В 1982 году Ларри Уолтерс, житель Лос-Анджелеса, несостоявшийся пилот, решил осуществить давнюю мечту — полететь, но не на самолете.

Он задумал и осуществил собственный способ путешествовать по воздуху: привязал к садовому стулу две дюжины метеорологических шаров, наполнил их гелием, уселся в кресло, взяв запас бутербродов, пиво и пневматическое ружьё и перочинным ножом отрезал веревку, привязанную к бамперу его пикапа и удерживавшую кресло.

Ларри собирался плавно подняться всего метров на сто-двести, однако кресло рвануло вверх как ракета. Ружьё, нож и всё, что не было крепко зафиксировано, посыпалось на землю. Стул болтало и крутило, Ларри вцепился в подлокотники, обвил ногами ножки и чувствовал себя пропеллером в заднице дьявола.

Соседи наблюдали полёт Ларри пока его стратостат не превратился в точку и совсем не скрылся из виду на фоне кучевых облаков.

Звонить ли 911? Зачем? Человек улетел. Летать не запрещено. Закон не нарушен. Насилия не было. Америка — свободная страна. Хочешь летать — и лети к чертовой матери.

...Часа через четыре диспетчер ближнего аэропорта слышит доклад пилота с заходящего лайнера:
— Да, кстати, парни, вы в курсе, что у вас тут в посадочном эшелоне какой-то мyдак летает на садовом стуле?
— Что-что? — переспрашивает диспетчер, галлюцинируя от переутомления.
— Летает, говорю. Вцепился в свой стул. Всё-таки аэропорт, я и подумал, мало ли что...
— Командир, — поддаёт металла диспетчер, — у вас проблемы?!
— У меня? Никаких, всё нормально.
— Вы не хотите передать управление второму пилоту?
— Зачем? — изумляется командир. — Вас не понял.
— Борт 1419, повторите доклад диспетчеру!
— Я сказал, что у вас в посадочном эшелоне какой-то кретин летает на садовом стуле. Мне не мешает. Но ветер, знаете ли...
Диспетчер врубает громкую трансляцию. У старшего смены квадратные глаза. В начало полосы с воем мчатся пожарные и скорая помощь. Полоса очищена, движение приостановлено: экстренная ситуация. Лайнер садится в штатном режиме. По трапу взбегают фэбээровец и психиатр.

Напористый такой доклад со следующего борта:
— Да какого ещё хрена тут у вас козёл на своих шарах путь загораживает! Вы вообще за воздухом следите?!
В диспетчерской тихая паника. Неизвестный психотропный газ над аэропортом?
— Спокойно, кэптен. А кроме вас, его кто-нибудь видит?
— Мне что, бросить штурвал и идти в салон опрашивать пассажиров, кто из них ослеп?!
— Почему вы считаете, что они могут ослепнуть? Какие ещё симптомы расстройств вы можете назвать?
— Земля, я ничего не считаю, я просто сказал, что эта гадская птица на верёвочках работает воздушным заградителем. А расстройством я могу назвать работу с вашим аэропортом.
Диспетчер трясет головой и выливает на себя стакан воды и, перепутав руки, чашечку кофе: он утерял самоконтроль.

Третий самолет, сама вежливость и спокойствие:
— Да, и хочу поделиться с вами тем наблюдением, джентльмены, что удивительно нелепо и одиноко выглядит на этой высоте человек без самолёта.
— Вы в каком смысле??!!
— О-о-о… И в прямом, и в философском... и в аэродинамическом.
В диспетчерской пахнет крутым первоапрельским розыгрышем, но календарь дату не подтверждает.

Четвёртый борт леденяще вежлив:
— Земля, докладываю, что только что какой-то парень чуть не влез ко мне в левый двигатель, создав угрозу аварийной ситуации. Не хочу засорять эфир при посадке. По завершении полета обязан составить письменный доклад.
Диспетчер смотрит в воздушное пространство взглядом Медузы Горгоны, убивающей всё, что движется.

— ...И скажите студентам, что если эти идиоты будут праздновать Хэллоуин рядом с посадочной глиссадой, то это добром не кончится! — просит следующий.
— Сколько их?
— А я почем знаю?
— Спокойно, борт. Доложите по порядку. Что вы видите?
— Посадочную полосу вижу хорошо.
— К чёрту полосу!
— Не понял? В смысле?
— Продолжайте посадку!
— А я что делаю? Земля, у вас там всё в порядке?
—Доложите — вы наблюдаете неопознанный летательный объект?
— А чего тут не опознать-то? Очень даже опознанный.
— Что это?
— Человек.
— Он что, супер йог какой-то, что там летает?
— А я почем знаю, кто он такой.
— Так. По порядку. Где вы его видите?
— Уже не вижу.
— Почему?
— Потому что улетел.
— Кто?
— Я.
— Куда?
— Земля, вы с ума сошли? Вы мозги включите! Я захожу к вам на посадку!
— А человек где?
— Который?
— Который летает!!!
— Это что... вы его запустили? А на хрена? Я не понял!
— Он был?
— Летающий человек?
— Да!
— Конечно, был? Что я, псих?!
— А сейчас?
— Мне некогда за ним следить! Откуда я знаю, где он! Напустили чёрт-те кого в посадочный эшелон и ещё требуют следить за ними! Плевать мне, где он сейчас болтается!
— Спокойно, кэптен. Вы можете его описать?
— Мyдак на садовом стуле!
— А почему он летает?
— Да потому что он мyдак! Вот поймайте и спросите, почему он, тля, летает!
— Что его в воздухе-то держит? — в отчаяньи надрывается диспетчер. — Какая едрическая сила? Какое летательное средство??? Не может же он на стуле летать!!!
— Так он привязал свои шары к стулу и висит на них.

Далее следует недолгая ненормативная словесная дуэль и непереводимая игра слов, потому что обоим не до смеха: пилот всё видит и понимает, но его внимание и экипаж заняты посадкой лайнера, а диспетчер ничего не понимает потому, что знает только то, что ему говорят пилоты и то, что вообще-то такого не может быть. C последних слов так он вообще понял, что воздухоплаватель привязал яйца к стулу, и требует объяснить причину подъёмной силы этого сексомазохизма, собрав в кулак всё своё оставшееся до сих пор благоразумие, спрашивает:
— Его что, Богоматерь в воздухе за яйца держит, что ли?!
— Ну, маньяк! — сквозь зубы мимо микрофона процедил пилот, — даже на работе и в такую минуту не может об этом не думать!
Собрал в кулак всю свою субординацию:
— Сэр, я придерживаюсь традиционной сексуальной ориентации, и не совсем вас понимаю, сэр, — политкорректно отвечает борт. — Он привязал к стулу воздушные шарики, сэр. Видимо, они надуты лёгким газом.
— Откуда у него шарики?
— Это вы мне?!
— Простите, кэптен. Мы просто хотим проверить. Вы можете его описать?
— Ну, парень. Нестарый мужчина. В шортах и рубашке.
— Так. Он белый или черный?
Это, конечно, сейчас имеет решающее значение, именно от этого зависит, выпускать шасси или заходить на второй круг… После небольшой паузы пилот говорит:
— Он синий.
— Кэптен? Что значит синий?!... (Наверное, инопланетянин? – пронеслось у диспетчера)

Такого тупого и настырного диспетчера пилоту встречать ещё не приходилось и его прорвало:
— Вы знаете, какая тут температура за бортом?! Попробуйте сами полетать без самолёта!!!

Этот радиообмен в сумасшедшем доме идёт в ритме рэпа. Воздушное движение интенсивное. Диспетчер просит таблетку от шизофрении. Прилётные рейсы адресуют на запасные аэропорты. Вылеты задерживаются...

На радарах — НИЧЕГО!!! Человек маленький и не железный, шарики маленькие и резиновые.
Связываются с авиабазой. Объясняют и клянутся, врач в трубку подтверждает.
Поднимают истребитель.

...Наш воздухоплаватель в преисподней над бездной, в прострации от ужаса, околевший и задубевший, судорожно дыша ледяным разрежённым воздухом, предсмертным взором пропускает рядом ревущие на снижении лайнеры.
Он слипся и смёрзся воедино со своим крошечным креслицем, его качает и таскает, и сознание закуклилось.
Очередной рёв раскатывается громче и рядом — в ста метрах пролетает истребитель.
Голова лётчика в просторном фонаре с любопытством вертится в его сторону. Вдали истребитель закладывает разворот, и на обратном пролёте пилот крутит пальцем у виска.
Этого наш бывший лётчик-курсант стерпеть не может, зрительный центр в мёрзлом мозгу передаёт команду на впрыск адреналина, сердце толкает кровь, — и он показывает пилоту средний палец.
— Живой, — докладывает истребитель на базу.

Поднимают полицейский вертолёт.
А вечереет... Темнеет. Холодает. И вечерним бризом шары медленно сносит к морю.
Из вертолёта орут и машут. За шумом, разумеется, ничего не слышно. Сверху пытаются подцепить его крюком на тросе, но мощная струя от винта сдувает шары в сторону, креслице болтается враскачку, как бы не вывалился!...
И спасательная операция завершается по его собственному рецепту...
Вертолёт возвращается со снайпером, слепит со ста метров прожектором, и снайпер простреливает верхний зонд. И второй. Смотрят с сомнением... Снижается?
Внизу уже болтаются все береговые катера. Вольная публика на произвольных плавсредствах наслаждается зрелищем и мешает береговой охране. Головы задраны, и кто-то уже упал в воду.
Третий шарик с треском лопается, и снижение грозди делается явным.
На пятом простреленном шаре наш парень с чмоком и брызгами шлёпается в волны.
Но веревки, на которых висели сдутые шары, запутались в высоковольтных проводах, что вызвало короткое замыкание. Целый район Лонг-Бич остался без электричества.
Фары светят, буруны белеют, катера мчатся. Его вытраливают из воды и начинают отдирать от стула.

Врач щупает пульс на шее, смотрит в зрачки, суёт в нос нашатырь, колет кофеин с глюкозой и релаксанты в вену.
Как только врач отворачивается, пострадавшему вливают стакан виски в глотку, трут уши, бьют по морде... и лишь тогда силами четырёх матросов разжимают пальцы и расплетают ноги, закрученные винтом вокруг ножек стула.
Врач со всех сил проводит массаж сердца; под этой пыткой Ларри начал приходить в себя, самостоятельно стучит зубами и улыбается, когда в каменные от судороги мышцы вгоняют булавки. То есть жизнь налаживается.
И когда на набережной его перегружают в скорую, и фотовспышки прессы слепят толпу, пронырливой корреспондентке удается просунуть микрофон между санитаров и крикнуть:
— Скажите, зачем вы все-таки это все сделали?
Он ответил: "Ну нельзя же все время сидеть без дела!"